Он давно не видел моря, слишком давно. Но помнил прекрасно шум волн, крики голодных чаек, эхом отражающиеся от скал. И самое главное - помнил мелкие желтые цветки, пробившиеся сквозь непокорную северную породу с первыми лучами весеннего солнца. Они так сильно любили жизнь. И ради того, чтобы существовать, из года в год выбивали право на воскрешение прямо из камня. Завидное свойство… Некоторым людям бы поучиться у этих мелких нелепых соцветий, пахнущих медом, пряными травами, и конечно же, весной. Люди… Смотритель видел их множество. И каждому, практически каждому встречному пытался заглянуть в глаза через душу. Проделав нелегкий путь в мимолетные, считанные мгновения. С наивностью ребенка, тянущего руки к яркой игрушке. Только души не отличались яркостью, а во взглядах застывало какое-то странное серое безразличие. А у некоторых глаз не было вовсе, и на их месте образовывались темные провалы, похожие на окна нежилых домов. Он видел такие дома, и то было слишком печальным зрелищем. Одинокие и потерянные… Покинутые. И то тоже сотворили люди, не оставив никакого выбора. Дома ведь не могут выбирать, у них нет на то прав и возможностей. А если могли бы? Он не задумывался об этом. Не хотел думать. И больше всего на свете мечтал вновь услышать шум волн, вдохнуть полной грудью пьянящий запах соли, водорослей, пусть даже гнилой рыбы, неважно. Расправить крылья и улететь домой. Обнять камни на развалинах маяка и провести так, в этих совершенно бессмысленных объятий, целую вечность. Вдали от чуждых миров, вдали от жестоких людей, наедине с самим собой и морем. Вдруг случится чудо, и получится восстать по весне, подобно этим неказистым маленьким цветкам, пробивающих себе путь через камень, только для того, чтобы успеть отцвести, наслаждаясь весенним солнцем, ценя каждое мгновение дарованной жизни. Вдруг получится… Но чуда не происходило. И даже к морю не находилось пути.
По улицам незнакомого города, так и не ставшим родным, хотя бы немного даже изведанным, бродил безумный старик. К нему привыкли, и не прогоняли уже никуда. К нему часто приставали бродячие собаки, кошки ходили по пятам, путаясь в полах пыльного черного плаща. Чем-то тянуло их всех к этому нелепому бродяге. А он только улыбался, делился с обездоленными кусками хлеба, что иногда доводилось достать, и вновь и вновь всматривался в души людей. Ведь это тоже все их проделки. Собаки, кошки… Меньшие братья. Да, кажется так люди называли тех, кого так легко вышвырнуть на улицу, выкинуть с глаз долой. Приласкать, предложить довериться, приручить так просто, а потом все. Раз, и на улице прирученный оказывается, не понимая совершенно за что же это. Люди говорят, что у них нет души, и это все пустое. Напрасно… Ведь в некоторых мирах душа оказывается в самых неподходящих местах. Где-то даже камни обретают ее. А где-то и бездушные люди бывают. Но он не знал точно. Главное то, что было сейчас.
Полгода сложились в десятилетия, и время не щадило. Отчего-то он постарел лет на тридцать, и только крылья оставались теми же. Сильными, яркими, спрятанными под плащом от любопытных взглядов. Но то ничего не значило… Пройдет еще совсем немного, и этот искаженный мир убьет, навсегда забрав себе, обрекая на вечные скитания во тьме. Он не боялся. Нисколько не боялся, гладя приблудных псов, ласково нашептывая какие-то непонятные слова на давно забытом наречии кошкам. Но перед этим хотелось хотелось увидеть море, и может быть понять какую-то простую истину, затерявшуюся в пути и никак не желающую вернуться. Да только пешком все равно не дойти, а расправить крылья что-то не давало, отзываясь щемящей болью в груди там, где положено быть сердце. У Смотрителя было сердце? Было когда-то. И сейчас вполне могло существовать. Только сам не знал точно. Не знал и шатался по узким улочкам, утопающим в летнем зное, пыли, что ласково обнимала босые ноги, пробиралась под плащ, и только немного задевала кончики ярко-рыжих полосатых крыльев. С одним таким пером в подворотне темным вечером играли кошки. Азартно, совершенно беззаботно, как им и подобает. Перо летало по велению длинных кошачьих лап, было проткнуто везде где только можно острыми зубами, похожими на швейные иглы, измусолено в конце-концов в край, ободрано, наполовину сожрано проворными зверями. Но самое главное оно служило хоть какой-то цели… А чему служит он, Смотритель не знал совершенно. Да ничему он не служил, и тем более никому. Только море мечтал увидеть слишком сильно. Говорят, где-то далеко, на юге, есть порт… Там краны, похожие на диковинных птиц, без устали нагружают корабли, что отправляются куда-то на самый край мира. Там чайки кричат, бьются над волнами, и каждая так и норовит вытащить рыбину побольше. Работают краны, шумят людские машины, перекликаются между собой, врубают на полные двигатели, и корабли сменяют друг друга и днем и ночью. Но самое главное там есть море… Настоящее море, с волнами, пеной, оседающей на берегу,
и птицами, кружащими над синевой.
По улицам незнакомого города, так и не ставшим родным, хотя бы немного даже изведанным, бродил безумный старик. К нему привыкли, и не прогоняли уже никуда. К нему часто приставали бродячие собаки, кошки ходили по пятам, путаясь в полах пыльного черного плаща. Чем-то тянуло их всех к этому нелепому бродяге. А он только улыбался, делился с обездоленными кусками хлеба, что иногда доводилось достать, и вновь и вновь всматривался в души людей. Ведь это тоже все их проделки. Собаки, кошки… Меньшие братья. Да, кажется так люди называли тех, кого так легко вышвырнуть на улицу, выкинуть с глаз долой. Приласкать, предложить довериться, приручить так просто, а потом все. Раз, и на улице прирученный оказывается, не понимая совершенно за что же это. Люди говорят, что у них нет души, и это все пустое. Напрасно… Ведь в некоторых мирах душа оказывается в самых неподходящих местах. Где-то даже камни обретают ее. А где-то и бездушные люди бывают. Но он не знал точно. Главное то, что было сейчас.
Полгода сложились в десятилетия, и время не щадило. Отчего-то он постарел лет на тридцать, и только крылья оставались теми же. Сильными, яркими, спрятанными под плащом от любопытных взглядов. Но то ничего не значило… Пройдет еще совсем немного, и этот искаженный мир убьет, навсегда забрав себе, обрекая на вечные скитания во тьме. Он не боялся. Нисколько не боялся, гладя приблудных псов, ласково нашептывая какие-то непонятные слова на давно забытом наречии кошкам. Но перед этим хотелось хотелось увидеть море, и может быть понять какую-то простую истину, затерявшуюся в пути и никак не желающую вернуться. Да только пешком все равно не дойти, а расправить крылья что-то не давало, отзываясь щемящей болью в груди там, где положено быть сердце. У Смотрителя было сердце? Было когда-то. И сейчас вполне могло существовать. Только сам не знал точно. Не знал и шатался по узким улочкам, утопающим в летнем зное, пыли, что ласково обнимала босые ноги, пробиралась под плащ, и только немного задевала кончики ярко-рыжих полосатых крыльев. С одним таким пером в подворотне темным вечером играли кошки. Азартно, совершенно беззаботно, как им и подобает. Перо летало по велению длинных кошачьих лап, было проткнуто везде где только можно острыми зубами, похожими на швейные иглы, измусолено в конце-концов в край, ободрано, наполовину сожрано проворными зверями. Но самое главное оно служило хоть какой-то цели… А чему служит он, Смотритель не знал совершенно. Да ничему он не служил, и тем более никому. Только море мечтал увидеть слишком сильно. Говорят, где-то далеко, на юге, есть порт… Там краны, похожие на диковинных птиц, без устали нагружают корабли, что отправляются куда-то на самый край мира. Там чайки кричат, бьются над волнами, и каждая так и норовит вытащить рыбину побольше. Работают краны, шумят людские машины, перекликаются между собой, врубают на полные двигатели, и корабли сменяют друг друга и днем и ночью. Но самое главное там есть море… Настоящее море, с волнами, пеной, оседающей на берегу,
и птицами, кружащими над синевой.
